Ее жизнь, отмеченная равно грандиозными удачами и драмами, сильно изменилась, когда Николь Кидман исполнилось 40. Она стала матерью, и маленькая девочка по имени Сандей наполнила ее жизнь новым смыслом.
Полное имя дочки еще более звучное — она Sunday Rose, Воскресная Роза. И фамилии у нее звучная Кидман-Урбан. Она родилась в июле и похожа на отца. Родители наотрез отказались продавать ее фото прессе, что так принято у голливудских звезд — подзаработать миллион-другой на отпрыске.
«Да я становлюсь форменной львицей, когда дело доходит до моих детей! Царапаюсь и рычу!» — честно признается Николь Кидман. Которую, вообще-то, трудно представить царапающейся и рычащей. Особенно сейчас, когда она — само умиротворение.
У нее теперь новая семья, в которой нет места ревности и зависти. У нее еще одна маленькая дочка. У нее есть свой огород на ранчо в Теннесси, где она выращивает цукини величиной… «Величиной… величиной… да вот такие!» — распахивает она руки, как завзятый рыбак, описывающий добычу. «Мы даже проводим эксперимент: один не срываем, а наблюдаем. Интересно, до каких еще размеров он способен вымахать!»
Николь Кидман пожинает плоды. Это новая фаза ее жизни. Фаза благоденствия и спокойствия. Но уж такой Николь человек, что спокойствие для нее не означает отсутствия чувств, сильных и глубоких. Об этом она рассказала в интервью журналу Psychologies.
Выносить и родить ребенка — эти ощущения были для вас совершенно новыми. Что вы чувствовали?
Эти ощущения… первобытные, первозданные, базовые, что ли. Я имею в виду н в физическом, и в психическом плане. Ты словно вступаешь в диалог с собственным телом, в каком-то смысле раздваиваешься…Знаете, когда женщина переживает выкидыши, то после каждый раз ощущает ненужность своего тела — что-то вроде тюбика, в котором закончилась зубная паста: нет пасты, зачем он теперь… Эта беременность — совсем другой опыт: мое тело мне наконец понадобилось по настоящему делу, не для работы, не для глянцевых фото, не для других людей. Оно понадобилось мне.
То есть для вас ваше тело — это не вы сами?
Странное было чувство. Странное и неповторимое: тошнота и счастье. Одновременно. И постоянно
Не совсем я. Не вся я. Беременность, по-моему, доказательство независимости тела. Его способности… как это называется в политике? К автономии! Мне нравится это! Я не говорю о том, что вообще-то уже не надеялась пережить такой опыт: возраст… Когда я увидела Caндей, тогда еще просто комочек плоти, на экране во время ультразвукового исследовании, я заплакала. В тебе вырастает другой человек, да, но главное — что в тебе, что это происходит с тобой! Я не из тех, кто скользит по поверхности жизни, я внедряюсь, переживаю, принимаю близко к сердцу. Я по жизни не наблюдатель и не созерцатель. Я участник. Поэтому для меня так важны «беременные» переживания.
Которые пришлись на чрезвычайно сложные съемки «Австралии» в самом диком регионе страны…
Да, то, что я беременна, выяснилось в разгар съемок. А снимали мы по преимуществу в окрестностях крошечного пыльного городка Куннунура, палящее солнце и +38 С — там это норма. У меня был жуткий токсикоз, все прибавляют в весе во время беременности, а я теряла. Странное было чувство. Странное и неповторимое: тошнота и счастье. Одновременно. И постоянно. А мы еще и снимали по 15 часов день.
Но я сказала себе, что должна закончить этот фильм, и все. Должна. Себе — потому что это, наверное, главная моя роль за все эти годы. Базу и Хью (Баз Лурман, режиссер фильма «Австралия» и Хью Джекман, старый друг, партнер по фильму — ред.) — потому что подвести их невозможно. Коннора (13-летний приемный сын Кидман — ред.) — потому что он работал на съемках с лошадьми, настоящим конюхом и объездчиком, и это была его первая в жизни работа, и нужно, чтобы я была рядом.
Ну и потом, мне стены помогали. Быть дома — для меня это очень важно. Наша красная мыль и то мне не мешала! А она особенно мелкая, забивается в микронные отверстия… Мой патриотизм, наверное, химического свойства. Я называю его физиологическим патриотизмом, как у дерева, которое может расти только вот на этой почве, питаться только вот этой водой.
Хотя, казалось бы, я должна была бы ненавидеть наш климат — все детство была белой вороной среди загорелых серфингистов, полжизни проводящих на гребне волны в окрестностях Большою рифа или, на худой конец, на сиднейских пляжах! У меня даже прозвище было Цапля. Естественно, из-за роста, длины конечностей и упрямстве моей белесой кожи, которая не желала загорать, а сразу сгорала до волдырей.
Я и актрисой то стать хотела, и играть начала кажется в пять лет, какие-то пантомимы в детском уличном театре — потому, что не хотела быть собой. Особенно подростком: быть мной было мучительно — худющей и длиннющей, со страшно длинными руками и ногами… Я даже удивлялась, когда кто-то бросал на меня взгляд дважды…
Вы обратили внимание на то, что в вашей нынешней жизни много совпадений? Вы приезжаете в Австралию, чтобы сыграть богатую бездетную женщину, которая, попав в Австралию, переживает нечто вроде духовного возрождения. И здесь вы узнаете, что беременны, что начинается новый этап жизни, для вас открывается новый опыт…
Вот и Баз, мой старый и самый, может быть, близкий друг, сказал: обрати внимание, твою героиню зовут Сэйра, Сара. А Сара — знаковый библейский персонаж: бесплодная женщина, утратившая все надежды иметь детей, которая внезапно чудесным, необъяснимым образом оказывается беременной… Я думала об этом… Но мистика… Нет, это какая-то кухонная мистика — попытки объяснить неведомым, волшебным то, что с нами происходит.
Мне больше нравится версия моей сестры. У нее четверо детей, и она говорит, что проверила на себе: в беременном состоянии ты привлекаешь к себе счастливых люден. Причем счастливых не по обстоятельствам жизни, а по свойствам характера, естественным образом умеющих ценить то, что есть, каждый момент жизни, благодарных ей. То есть, видимо, существует в природе круговорот энергии счастья.
Очевидно и другое совпадение: многое в вашей жизни пошло на лад когда вы расстались с Томом Крузом. Именно после этого вы доказали, что являетесь едва ли не самой яркой трагической актрисой Голливуда, нашли новую любовь, родилась Сандей…
Кит страдал и алкогольной, и кокаиновой зависимостью, в чем честно мне признался
Том играл в моей жизни огромную роль. Это правда. Может, сам масштаб этой роли и был для нашей пары фатален? Знаете, я думала об этом, когда мы с Китом решили пожениться. Мы познакомились на Днях Австралии в Лос-Анджелесе. Это такой смешной праздник, когда кенгуру жарят, продают прекрасные вещи, сделанные аборигенами, и поют паши песни. Называется G`Day La — от нашего традиционного австралийского приветствия: мы вместо «Привет» или «Добрый день!» говорим «Джи-дэй!», сокращенное от Good day. «Так вот, мы встретились на Джи-дэе, и я сразу почувствовала, что Кит мои человек, у нас много общего, мы оба с «того конца света», оба состоялись в Америке, оба стесняемся и все мешкаем…
Кит страдал и алкогольной, и кокаиновой зависимостью, в чем честно мне признался. Потом он лечился, и теперь все, дай Бог, в прошлом. Но и тогда это известие меня вовсе не смутило. Потому что уж кому, как не мне, знать, что такое болезненная зависимость. У меня была такая — от любви. Вообще любовь — и любовь к Тому в частности — была очень мощной силой в моей жизни. Это, наверное, мой фатальный порок и главная моя добродетель — способность так любить. До растворения в другом. До исчезновения.
Вы не чувствуете подобной зависимости от Сандей? Не исчезнете в дочери?
Опасность есть. Стать матерью в 25 или в 41 — большая разница. В 41 уже как-то знаешь жизнь и материнские чувства острее. В любви к ребенку больше боли, больше страха, тревог. Я смотрю на Сандей, и сердце иногда просто обливается кровью. Не знаю почему. Никаких оснований, а бывает безысходно страшно. Страх становится неизбежной оборотной стороной любви. И распространяется на все, что тебе дорого. Раньше за Беллу и Коннора я так не боялась. Нет, любовь к ребенку, когда ты уже многое повидал, совсем иная. Всегда будешь чувствовать дистанцию между ним и собой. Всегда помнишь, что не всесилен. Это и есть самая большая горечь. Ну и радость. Дети — единственная гарантированная форма вечности, которая нам доступна… Кто это сказал, не помните?
Вы ощущаете какую-то разницу между чувствами к своему родному ребенку и к приемным, которых сами на свет не произвели, а лишь растите?
Не знаю… Не знаю… Наверное, если бы дочка родилась у меня тогда, когда в семье появились Белла н Коннор, я .могла бы ответить на этот вопрос. А сейчас не знаю. По-моему, возраст, в котором становишься матерью, важнее. Я списываю болезненность моего отношения к Сандей именно на счет возраста. Может ли физиология влиять на качество любви? Но это было бы просто ужасно!
Ваш личный опыт не изменил вашего отношения к любви вообще, к привязанностям?
Когда я выходила замуж в первый раз, все разворачивалось быстро. Мы познакомились с Томом, и я уже через неделю знала, что выйду за него. С Китом было иначе. Почему-то мне хотелось, чтобы у каждого из нас было время осознать, что другой тоже одинок… И принять его в свою жизнь. Но я — прежняя я. Если я хочу быть с кем-то, то хочу быть с ним. Если люблю, то у меня есть обязательства. Если люблю, то люблю. И все.
Получается, вы живете буквально по словам брачной клятвы: «в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни»…
Ну что ж, значит, получается! Счастье для меня — вовсе не совершенство и даже не попытка его достичь. Счастье — в узнавании человека, который заворожил, и заинтриговал, и привлек тебя. В узнавании его смешных черт, недостатков, слабостей. Узнавании того, что так привязывает тебя, что делает его неповторимым.
Ваши старшие дети — тинейджеры. Не было болезненной реакции на появление Сандей?
Я вообще-то ждала худшего. Но их реакция демонстрирует, что я их, видимо, не так уж и затерроризировала. Хотя иногда мне казалось… Знаете, Между нами с сестрой и мамой были совсем другие отношения. Родители у нас очень «левые», мама была и остается ну просто боевым отрядом феминизма! Она старалась и во мне воспитывать боевые качества. А я пыталась «слиться с пейзажем», отвлечь от себя внимание. Она же вновь и вновь требовала решительных действий, независимости… Мы с сестрой постоянно отстаивали себя, то, что нам свойственно. Мне кажется, Белле и Кониору не приходилось отстаивать в себе то, что естественно.
И я спокойно скажу это в глаза даже тем, кто не хочет иметь детей, кто сейчас решает, иметь ли: не стоит сторониться благословения
И они всегда держаться вместе, между ними нет соперничества. И им даже в голову не пришло видеть в Сандей конкурента. И потом — возраст. Да разве в 13 или в 16 лет есть что-то важнее твоей жизни? Увы, мы родители, с этого момента начинаем уходить в прошлое. Я-то переживу это легче других — еще раз спасибо Сандей.
А изменилось ли с ее рождением ваше отношение к тому, что происходит в мире? Экономический кризис, например, что вы думаете по этому поводу? Конечно, понятно, что вы богаты…
Я недавно прочла где-то в Интернете… На Филиппинах есть племя в горах. Там люди не могут послать детей в школу. Отдать детей в школу — это стоит десять долларов в год, что для них очень, очень дорого. Мне кажется, я ответила на ваш вопрос.
То есть?
То есть я считаю, что нам, в Европе, в Америке, в Австралии, даже раздумывать об этом нечего! И дело не в том, что я сужу с позиций состоятельного человека. Нам вообще не стоит судить о том, что такое благосостояние. Мы на самом деле не знаем настоящей бедности: нам повезло родиться там, где мы родились, можно сказать, что мы просто выиграли в генетическую лотерею и ничем такого выигрыша не заслужили. А при этом склонны еще и поныть при любом удобном случае!
Было в вашей жизни что-то, о чем вы сожалеете?
Можно бороться с жизнью. Можно извиваться и егозить, уходить от вопросов и давать слишком простые ответы, утверждать, что происходящее неверно и несправедливо. Но жизнь научила меня: лучше дать ей течь свободно, что называется, отпустить вожжи. С тех пор как я этому научилась, мне легче стало принимать любовь и отдавать ее. И Сандей… Ребенок, я считаю, — это такое благословение, которое мы получаем от жизни. И я спокойно скажу это в глаза даже тем, кто не хочет иметь детей, кто сейчас решает, иметь ли: не стоит сторониться благословения.
